Неточные совпадения
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не
хочу после… Мне только одно слово: что он,
полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
— Нет, но как
хотите, князь, интересны их учреждения, — сказал
полковник.
Чичиков занялся с Николашей. Николаша был говорлив. Он рассказал, что у них в гимназии не очень хорошо учат, что больше благоволят к тем, которых маменьки шлют побогаче подарки, что в городе стоит Ингерманландский гусарский полк; что у ротмистра Ветвицкого лучше лошадь, нежели у самого
полковника,
хотя поручик Взъемцев ездит гораздо его почище.
— Пан
полковник, пан
полковник! — говорил жид поспешным и прерывистым голосом, как будто бы
хотел объявить дело не совсем пустое. — Я был в городе, пан
полковник!
У папеньки Катерины Ивановны, который был
полковник и чуть-чуть не губернатор, стол накрывался иной раз на сорок персон, так что какую-нибудь Амалию Ивановну, или, лучше сказать, Людвиговну, туда и на кухню бы не пустили…» Впрочем, Катерина Ивановна положила до времени не высказывать своих чувств,
хотя и решила в своем сердце, что Амалию Ивановну непременно надо будет сегодня же осадить и напомнить ей ее настоящее место, а то она бог знает что об себе замечтает, покамест же обошлась с ней только холодно.
Полковник присел на край стола и мягко спросил,
хотя глаза его стали плоскими и посветлели...
Офицер согласился, но, на беду
полковника, наследники, прочитавши в приказах о смерти родственника, ни за что не
хотели его признавать живым и, безутешные от потери, настойчиво требовали ввода во владение.
Был такой перед японской войной толстый штабс-капитан, произведенный лихачами от Страстного сперва в
полковника, а потом лихачами от «Эрмитажа» в «вась-сиясь»,
хотя на погонах имелись все те же штабс-капитанские четыре звездочки и одна полоска.
Я пошел к
полковнику Л. и сказал ему, что приговоренные
хотят выпить.
Полковник дал мне бутылку и, чтобы разговоров не было, приказал разводящему увести часового. Я достал рюмку у караульного и пошел в карцер к арестантам. Налил рюмку.
— Стыдно вам,
полковник, стыдно!.. — говорила, горячась, Александра Григорьевна Вихрову. — Сами вы прослужили тридцать лет престолу и отечеству и не
хотите сына вашего посвятить тому же!
— А я
хочу — на свои! — прикрикнул
полковник. Он полагал, что на сына временно нашла эта блажь, а потому он
хотел его потешить. — Кирьян! — крикнул он.
Полковник остался окончательно доволен Симоновым. Потирая от удовольствия руки, что обеспечил таким образом материальную сторону своего птенчика, он не
хотел медлить заботами и о духовной стороне его жизни.
— Не то что военным, а штатским — в том же чине, — объяснил
полковник. Говоря это, он
хотел несколько поверить сына.
— Я вот к вам поэтому,
полковник, и приехал: не можете ли вы узнать, за что я, собственно, обвинен и что, наконец, со мной
хотят делать?
— Спать вы можете, если
хотите, в сенях, в чулане, на наших даже перинах, — разрешил ему
полковник.
Она по-прежнему была в оборванном сарафанишке и с босыми расцарапанными ногами и по-прежнему
хотела, кажется, по преимуществу поразить
полковника.
— Нет, не то, врешь, не то!.. — возразил
полковник, грозя Павлу пальцем, и не
хотел, кажется, далее продолжать своей мысли. — Я жизни, а не то что денег, не пожалею тебе; возьми вон мою голову, руби ее, коли надо она тебе! — прибавил он почти с всхлипыванием в голосе. Ему очень уж было обидно, что сын как будто бы совсем не понимает его горячей любви. — Не пятьсот рублей я тебе дам, а тысячу и полторы в год, только не одолжайся ничем дяденьке и изволь возвратить ему его деньги.
— Не
хочет вот в Демидовское! — отнесся
полковник к Александре Григорьевне, показав головой на сына. — В университет поступает!
— Это что такое еще он выдумал? — произнес
полковник, и в старческом воображении его начала рисоваться картина, совершенно извращавшая все составленные им планы: сын теперь
хочет уехать в Москву, бог знает сколько там денег будет проживать — сопьется, пожалуй, заболеет.
В остальную часть дня Александра Григорьевна, сын ее, старик Захаревский и Захаревский старший сели играть в вист.
Полковник стал разговаривать с младшим Захаревским; несмотря на то, что сына не
хотел отдать в военную, он, однако, кадетов очень любил.
Вихров глядел на него с некоторым недоумением: он тут только заметил, что его превосходительство был сильно простоват; затем он посмотрел и на Мари. Та старательно намазывала масло на хлеб,
хотя этого хлеба никому и не нужно было. Эйсмонд, как все замечали, гораздо казался умнее, когда был
полковником, но как произвели его в генералы, так и поглупел… Это, впрочем, тогда было почти общим явлением: развязнее, что ли, эти господа становились в этих чинах и больше высказывались…
Даже жандармский
полковник сознавал это и
хотя, играя в клубе в карты, запускал по временам глазуна в сторону какого-нибудь «политического», но делал это почти машинально, потому только, что уж служба его такая.
«Посмотрите, посмотрите, — это идет Ромашов». «Глаза дам сверкали восторгом». Раз, два, левой!.. «Впереди полуроты грациозной походкой шел красивый молодой подпоручик». Левой, правой!.. «
Полковник Шульгович, ваш Ромашов одна прелесть, — сказал корпусный командир, — я бы
хотел иметь его своим адъютантом». Левой…
— Что вы мне очки втираете? Дети? Жена? Плевать я
хочу на ваших детей! Прежде чем наделать детей, вы бы подумали, чем их кормить. Что? Ага, теперь — виноват, господин
полковник. Господин
полковник в вашем деле ничем не виноват. Вы, капитан, знаете, что если господин
полковник теперь не отдает вас под суд, то я этим совершаю преступление по службе. Что-о-о? Извольте ма-алчать! Не ошибка-с, а преступление-с. Вам место не в полку, а вы сами знаете — где. Что?
В половине одиннадцатого приехал полковой командир. Под ним был огромный, видный гнедой мерин, весь в темных яблоках, все четыре ноги белые до колен.
Полковник Шульгович имел на лошади внушительный, почти величественный вид и сидел прочно,
хотя чересчур по-пехотному, на слишком коротких стременах. Приветствуя полк, он крикнул молодцевато, с наигранным веселым задором...
Хотя Козельцов далеко был не трус и решительно ни в чем не был виноват ни перед правительством, ни перед полковым командиром, он робел, и поджилки у него затряслись при виде
полковника, бывшего недавнего своего товарища: так гордо встал этот
полковник и выслушал его.
Дмитрий сказал мне, что он,
хотя и не любит пить шампанское, нынче поедет с нами, чтобы выпить со мною на ты; Дубков сказал, что я почему-то похож вообще на
полковника...
— В богадельне? В богадельню нейдут с тремя тысячами дохода. Ах, припоминаю, — усмехнулась она, — в самом деле, Петр Степанович как-то расшутился раз о богадельне. Ба, это действительно особенная богадельня, о которой стоит подумать. Это для самых почтенных особ, там есть
полковники, туда даже теперь
хочет один генерал. Если вы поступите со всеми вашими деньгами, то найдете покой, довольство, служителей. Вы там будете заниматься науками и всегда можете составить партию в преферанс…
— Совершенно вас понимаю, — подхватил губернатор, — и употреблю с своей стороны все усилия, чтобы не дать хода этому делу,
хотя также советую вам попросить об том же жандармского
полковника, потому что дела этого рода больше зависят от них, чем от нас, губернаторов!
Вероятно, его и много раз перед этим били; но в этот раз он не
захотел снести и заколол своего
полковника открыто, среди бела дня, перед развернутым фронтом.
Наш барин,
полковник, — дай бог ему здравия — всю нашу Капитоновку, свою вотчину, Фоме Фомичу пожертвовать
хочет: целые семьдесят душ ему выделяет.
— Закусить! Ха-ха-ха! Закусить! — отвечал Фома с презрительным хохотом. — Сперва напоят тебя ядом, а потом спрашивают, не
хочешь ли закусить? Сердечные раны
хотят залечить какими-нибудь отварными грибками или мочеными яблочками! Какой вы жалкий материалист,
полковник!
— Я
хотел от вас только об одном узнать,
полковник, — начал Фома, — совершенно ли вы поклялись погубить этого несчастного идиота или не совершенно? В первом случае я тотчас же отстраняюсь; если же не совершенно, то я…
— Позвольте мне теперь,
полковник, — с достоинством начал Фома, — просить вас оставить на время интересную тему о литературных ухватках; вы можете продолжать ее без меня. Я же, прощаясь с вами навеки,
хотел бы вам сказать несколько последних слов…
Полковник! по многим признакам, которых я не
хочу теперь объяснять, я уверился наконец, что любовь ваша была чиста и даже возвышенна,
хотя вместе с тем и преступно недоверчива.
Я стою за это сравнение,
полковник,
хотя оно и взято из провинциального быта и напоминает собою тривиальный тон современной литературы; потому стою за него, что в нем видна вся бессмыслица обвинений ваших; ибо я столько же виноват перед вами, как и этот предполагаемый петух, не угодивший своему легкомысленному владельцу неснесеньем яиц!
Дали знать
полковнику,
хотя генеральша и объявила, что не
хочет видеть его, что скорее умрет, чем пустит его к себе на глаза в такую минуту.
Кто он такой, как попал в газетное колесо, почему
полковник и почему Фрей — я так и не узнал,
хотя имел впоследствии с ним постоянно дело.
— Что же тут дурного,
полковник? Люди
хотят освободиться от ига… Турецкие зверства, наконец…
Полковники смотрели на меня и молчали. Я
захотел их вывести из молчания.
— Теперь,
полковник, вы меня напоили и накормили, так уж, по доброму русскому обычаю, спать уложите, а там завтра уж и спрашивайте. Сегодня я отвечать не буду, сыт, пьян и спать
хочу…
— Прежде всего-с, — продолжал
полковник, — я должен вам сказать, что я вдовец… Дочерей у меня две… Я очень хорошо понимаю, что никакая гувернантка не может им заменить матери, но тем не менее желаю, чтобы они твердо были укреплены в правилах веры, послушания и нравственности!.. Дочерям-с моим предстоит со временем светская, рассеянная жизнь; а свет, вы знаете, полон соблазна для юных и неопытных умов, — вот почему я
хотел бы, чтоб дочери мои закалены были и, так сказать, вооружены против всего этого…
Когда я узнал, что он тот самый
полковник, которого ты угощал на своем биваке, то, разумеется, стал его расспрашивать о тебе, и
хотя от боли и усталости он едва мог говорить, но отвечал весьма подробно на все мои вопросы.
— А если я не
хочу быть его гостем?.. Да кто такой ваш
полковник?
— Слегла в постелю, мой друг; и
хотя после ей стало легче, но когда я стал прощаться с нею, то она ужасно меня перепугала. Представь себе: горесть ее была так велика, что она не могла даже плакать; почти полумертвая она упала мне на шею! Не помню, как я бросился в коляску и доехал до первой станции… А кстати, я тебе еще не сказывал. Ты писал ко мне, что взял в плен французского
полковника, графа, графа… как бишь?
— Да, сударь! Я поступил уже против совести и моих правил, спасая от заслуженной казни человека, которого закон осуждает на смерть как шпиона; но я обязан вам жизнию, и
хотя это не слишком завидный подарок, — прибавил
полковник с грустной улыбкою, — а все я, не менее того, был вашим должником; теперь мы поквитались, и я, конечно, не допущу вас увезти с собою пленного офицера.
— Да. Теперь ступай, если
хочешь, к
полковнику; я иду вместе с тобою.
При всем том стрельцы, как видно, не были вполне довольны этим оборотом дела: в то время как одни расправлялись на площади перед Разрядом с
полковниками, другие принялись в своих слободах за пятисотенных и сотников, которых подозревали в единомыслии с
полковниками: их сбрасывали с каланчей с криками: «Любо! любо!..» Князь Долгорукий — тот самый, который
хотел высечь кнутом стрельца, принесшего общую челобитную в приказ, — старался теперь укротить стрельцов.
Считая, вероятно, для сына, предназначаемого в военную службу, мое товарищество полезным,
хотя бы в видах практики в русском языке,
полковник сперва упросил Крюммера отпускать меня в гостиницу в дни, когда сам приезжал и брал к себе сына, а затем, узнавши, что изо всей школы на время двухмесячных каникул я один останусь в ней по отдаленности моих родителей, он упросил Крюммера отпустить меня к ним вместе с сыном.
Служба польстила первой из его страстей и возвела его на степень
полковника и полкового командира; чин генерала был у него почти под рукой; но ему этого было еще мало: он
хотел богатства и женитьбой
хотел окончательно устроить свою карьеру.